Не обмани себя - Страница 40

– Протест отклоняется!

Роббинс дошел уже до заключительного эпизода.

– Присутствует ли в зале человек, вошедший в ресторан «Афродита» пятнадцатого декабря тысяча девятьсот шестьдесят пятого года?

– Да!

– Будьте добры указать на него.

Конни наставила палец точнехонько на обвиняемого.

– Вот он! Макс Саверо!

Конни уже знала: момент, когда свидетель называет подсудимого по имени, всегда исполнен драматизма, однако, взглянув в сторону защиты, она испытала потрясение иного рода.

Позади Макса, среди людей Корффа, сидел угрюмый верзила в черном пиджаке и белой рубашке. Длинные сальные волосы висели безжизненными лохмами. На левой щеке алели пять царапин. Когда незнакомец отбросил волосы со лба, блеснула золотая серьга в форме кольца. Не этот ли человек на нее напал и пытался ее убить?..

Конни не сводила с него глаз. Тем временем Ник возвратился к столу обвинителя и зашуршал бумагами.

– Ваша честь, – прозвучал его голос, – у меня есть еще вопросы к свидетельнице. Но может быть, на сегодня хватит?

Судья Фултон сверился с часами и кивнул. Послышался удар молоточка.

– Объявляется перерыв! Заседание продолжится завтра в девять утра.

Народ понемногу разбредался; Конни не отрывала взгляда от человека в черном. Он ли это? Или опять воображение разыгралось? Двое офицеров Федерального управления дожидались у двери, чтобы препроводить свидетельницу в изоляционный дом, но она опрометью бросилась к столу обвинения и схватила Роббинса за руку.

Она знала, что прокурор не вправе общаться с ней, пока присяжные в зале, чтобы не создалось впечатление сговора. Однако выбирать не приходилось.

– Я его видела! Того типа, что на меня напал!

– Он здесь?

Конни обернулась к столу Корффа, но незнакомец уже исчез.

– Он вон там сидел! За Максом Саверо.

Словно завороженный, Ник глядел в удивительные синие глаза, мечтая тут же, на месте, заключить ее в объятия и осыпать поцелуями. Когда весь этот кошмар закончится, он ее не отпустит. Без Конни жизнь его пуста и беспросветна...

– Как ты его узнала?

– Царапины на щеке, серьга... Я не уверена на все сто, что это и вправду он. У кого хватит дерзости явиться сюда и усесться прямо за Саверо?

– Я знаю, о ком она говорит, – заметила Аделина, слышавшая разговор. – Это один из следователей Корффа, его зовут Джеймс Мэтсон.

– Следователь! – возликовал стоявший тут же Дан. – Ну конечно!

– Что такое? – переспросила Конни.

– Большинство следователей имеют разрешение на ношение оружия. Ну, вроде как частные детективы. Они свободно заходят в здание суда, в наши офисы, в полицейские участки, даже в тюрьмы. Этот тип имеет доступ к любой информации, и никого не насторожит то, что он вооружен. – Дан оглянулся на Ника. – Надо его задержать и допросить!

– Значит, мне уже ничего не угрожает? – Конни умоляюще глядела на Роббинса. – Мне не надо возвращаться в изоляционный дом?

– Прости, Конни... – Никогда еще Ника не влекло к ней так! – Тебе придется пойти с ребятами из управления.

Разочарование отразилось в ее взгляде.

– О’кей. Я понимаю.

– Не грустите, – улыбнулась Аделина. – Завтра все кончится.

* * *

На следующее утро процесс возобновился. Конни не сводила глаз с Роббинса, человека, которому она подарила свое сердце, который стал ее судьбой.

Очень может быть, что сегодня она говорит с ним в последний раз... Она покинет трибуну свидетельницы, и ее тут же умчат куда-то согласно предписаниям программы, дадут новое имя... Она никогда больше не увидит Ника, никогда его не поцелует, никогда к нему не прикоснется! Никогда уже не лежать им рядом, слушая, как бьются в унисон их сердца.

Конни медленно шла через зал, зная, что каждый шаг приближает ее к зияющей пустоте бессмысленного будущего, и тут слева послышался свистящий шепот. Кто-то назвал ее имя.

Да, окликнувшая ее женщина постарела, но как не узнать пухлые губы, вечно кривящиеся в издевательской ухмылке?.. Откуда она взялась? Нет, воображение тут ни при чем, мегера из прошлого, и правда, здесь, в зале суда. Ее руки покоились на коленях: руки, что много лет назад впивались в запястья Конни, рвали ее волосы. С этих губ слетали гнусные обвинения – дескать, девчонка пытается соблазнить ее мужа, своего приемного отца. «Я видела, как ты выставляла перед ним свои титьки!»

Нет, сказала Конни про себя. Неправда. Я его ненавижу! От него разило.

Приемный папочка сидел тут же, рядом с женой. Грязные темные волосы стали грязно-серыми, морщины на лице углубились, глаза невыразительные, словно у гремучей змеи. Он посмотрел на Конни и облизнулся. Каждое слово этого человека навеки врезалось в память...

«Не могу допустить, чтобы малышка Конни говорила такие нехорошие слова. Ай-ай-ай! Значит, от меня разит?» Он медленно расстегнул пряжку на поясе, и гладкий кожаный ремень мелькнул перед глазами. А пальцы женщины, словно острые когти, все крепче впивались девочке в руку...

Конни подалась назад. Но сзади раздался еще один приглушенный голос.

– Привет, детка!

Жирная, дебелая тетеха! Маленькие поросячьи глазки теряются в складках кожи. Она помахала похожими на сосиски пальцами и улыбнулась крохотным ротиком. Тем самым ротиком, что некогда лгал полиции, уверяя, что это Конни хранит наркотики, а вовсе не ее собственная, ни в чем не повинная лапочка дочка!

Конни заставила-таки себя идти вперед. Скамья судьи и трибуна свидетелей терялись где-то в тумане.

А вот в этом ряду восседает приемный папочка по прозвищу Святоша: настоящее его имя, понятно, звучало иначе. Когда Конни сбежала из дома, ее поймали и вернули к Святоше, ведь все считали его кристальной души человеком. Каждую ночь он застегивал на девочке наручники и приковывал ее к постели. Если снова сбежит, то отправится в тюрьму. «А мы ведь этого не хотим, верно, Конни? Ты должна научиться покорности. Ради Господа нашего».